Фанджи-тян любит тебя.
Я в NN или KK – это небольшой уездный городок. На мне сюртук, котелок (и зачем я его надел, их сейчас никто не носит!) и старые калоши. Улицы серы, сыры и практически безжизненны. Разве что бродячая собака нарушала этот пейзаж, да и то недолго.
Я захожу в такое же серое, блеклое здание. Швейцар кланяется мне и приставляет руку к фуражке. Он всех так встречает. И к этому привык и он и все.
За просторной, но пустой прихожей следует Голубая комната. Здесь собрались одни мужчины. Я вхожу, раскланиваюсь. Меня бурно приветствуют: я здесь недавно, но не на столько, чтобы расценивать меня как «живую кровь», хотя и не абориген. Потом все затихает. Сидим. Ждем. Спрашиваете, чего? Тему для разговора, конечно же! Ах, ах, ах, какой вы необразованный молодой человек!
Вдруг кто-то заглядывает и тараторит:
- Господа, вы помните, что апокалипсис через два года? Готовьтесь, готовьтесь!
Дверь за ним закрывается.
Точка отсчета дана, понеслось!
- Это про какой апокалипсис он говорил? – спрашивает глуховатый Кутузов.
- Как какой! – восклицает пылкий Наполеон Бонапардович (ходят слухи, что он еврей). – Конец Света, конечно же!!!
- Конец одного есть начало другого, - философски замечает Диоген своим глухим, как из бочки, голосом. Но его никто не слушает – все поглощены спором.
- Говорят, что все это выдумки! – вставляет в общий гвалт свое слово Ньютон. – Утверждают, что это противоречит законам физики! – При чем физику он выговаривает так же, как и анчоусы – вкусно и непонятно.
- Ах, нет, нет, нет, господа! Я понял, в чем дело! – тщедушный Пугачев, однако ловелас и баловник, - в Театре ставят «Апокалипсис» по запискам Настардамуса! Там Сперанский с Аракчеевым Ангелов играют!
- Уж лучше б «Гейшу», - горько замечает Кутузов.
Но тут вперед подается автор записок и возмущенно кричит:
- Они не имеют права! Все документы у меня! Я этого так просто не оставлю!!! Я обращусь в Патентное Ведомство! Я до государя дойду!!!
Мне это становится неинтересно, и я иду дальше. На полпути меня останавливает Пугачев.
- Вы уж там матушке-государыне-императрице передайте от меня нижайший поклон…
Я соглашаюсь и ухожу.
Зеленая комната – это дамский уголок: сплетни, карты, смех, вино и дела государственные.
Все это смешано и в тоже время построено строжайшим порядком.
- Ах, вы посмотрите, кто пришел! – Катенька вторая встает и подбегает ко мне. При ее полноватой фигурке она делает все легко и грацией, как впрочем, все в своей жизни.
В углу я замечаю серенькую Шарлоту Бронте с рукописью в руках. Но подойти некогда – я должен приложиться к ручке матушки-государыни-императрицы. Она в хорошем настроении и представляет мне свою новую фаворитку – Нефертити. Она юна, но холодна. Я предлагаю матушке-государыне-императрице познакомить ее с Пушкиным – ему как раз не хватает музы, но святейшая отказывается, говоря, что «этот несносный арапчонок итак перетаскал всех кур»! Да, ей всегда было не занимать ума!
Я передаю светлейшей поклон Пугачева. Но вижу по глазам, что она заскучала и удаляюсь, от греха подальше…
Выхожу на улицу, она уже полна народа и вся бурлит и клокочет.
- Она из «Гейши»…
- Нет из «Барона»…
- Я видела ее в «Бессмертной»…
- Ах, господа, это не важно! Она – прима!
И тут же из огромного экипажа выходит «она тире прима». Старушка Божий одуванчик с букольками и напомажена. Мне видно не понять их нрава, этих уездных театралов…
Но вот по середине площади выстраивается шеренга. Прима ходит мимо нее взад и вперед,и держит в руках какие-то бумаги, видно списки. Центральные часы бьют три с пятью восемьдесят седьмыми раз, и старушка подает голос:
- Хлестаков!
- Я!
- Онегин!
- Я!
- Чичиков!
- Я!
- Бобчинский!
-Я!
-Добчинский!
- Я!
- Ленский!
- Застрелен!
Это Онегин пошутил, я по глазам догадался.
- Я Ленский!
Далее перекличку я не слушал – начался рассвет.
Я захожу в такое же серое, блеклое здание. Швейцар кланяется мне и приставляет руку к фуражке. Он всех так встречает. И к этому привык и он и все.
За просторной, но пустой прихожей следует Голубая комната. Здесь собрались одни мужчины. Я вхожу, раскланиваюсь. Меня бурно приветствуют: я здесь недавно, но не на столько, чтобы расценивать меня как «живую кровь», хотя и не абориген. Потом все затихает. Сидим. Ждем. Спрашиваете, чего? Тему для разговора, конечно же! Ах, ах, ах, какой вы необразованный молодой человек!
Вдруг кто-то заглядывает и тараторит:
- Господа, вы помните, что апокалипсис через два года? Готовьтесь, готовьтесь!
Дверь за ним закрывается.
Точка отсчета дана, понеслось!
- Это про какой апокалипсис он говорил? – спрашивает глуховатый Кутузов.
- Как какой! – восклицает пылкий Наполеон Бонапардович (ходят слухи, что он еврей). – Конец Света, конечно же!!!
- Конец одного есть начало другого, - философски замечает Диоген своим глухим, как из бочки, голосом. Но его никто не слушает – все поглощены спором.
- Говорят, что все это выдумки! – вставляет в общий гвалт свое слово Ньютон. – Утверждают, что это противоречит законам физики! – При чем физику он выговаривает так же, как и анчоусы – вкусно и непонятно.
- Ах, нет, нет, нет, господа! Я понял, в чем дело! – тщедушный Пугачев, однако ловелас и баловник, - в Театре ставят «Апокалипсис» по запискам Настардамуса! Там Сперанский с Аракчеевым Ангелов играют!
- Уж лучше б «Гейшу», - горько замечает Кутузов.
Но тут вперед подается автор записок и возмущенно кричит:
- Они не имеют права! Все документы у меня! Я этого так просто не оставлю!!! Я обращусь в Патентное Ведомство! Я до государя дойду!!!
Мне это становится неинтересно, и я иду дальше. На полпути меня останавливает Пугачев.
- Вы уж там матушке-государыне-императрице передайте от меня нижайший поклон…
Я соглашаюсь и ухожу.
Зеленая комната – это дамский уголок: сплетни, карты, смех, вино и дела государственные.
Все это смешано и в тоже время построено строжайшим порядком.
- Ах, вы посмотрите, кто пришел! – Катенька вторая встает и подбегает ко мне. При ее полноватой фигурке она делает все легко и грацией, как впрочем, все в своей жизни.
В углу я замечаю серенькую Шарлоту Бронте с рукописью в руках. Но подойти некогда – я должен приложиться к ручке матушки-государыни-императрицы. Она в хорошем настроении и представляет мне свою новую фаворитку – Нефертити. Она юна, но холодна. Я предлагаю матушке-государыне-императрице познакомить ее с Пушкиным – ему как раз не хватает музы, но святейшая отказывается, говоря, что «этот несносный арапчонок итак перетаскал всех кур»! Да, ей всегда было не занимать ума!
Я передаю светлейшей поклон Пугачева. Но вижу по глазам, что она заскучала и удаляюсь, от греха подальше…
Выхожу на улицу, она уже полна народа и вся бурлит и клокочет.
- Она из «Гейши»…
- Нет из «Барона»…
- Я видела ее в «Бессмертной»…
- Ах, господа, это не важно! Она – прима!
И тут же из огромного экипажа выходит «она тире прима». Старушка Божий одуванчик с букольками и напомажена. Мне видно не понять их нрава, этих уездных театралов…
Но вот по середине площади выстраивается шеренга. Прима ходит мимо нее взад и вперед,и держит в руках какие-то бумаги, видно списки. Центральные часы бьют три с пятью восемьдесят седьмыми раз, и старушка подает голос:
- Хлестаков!
- Я!
- Онегин!
- Я!
- Чичиков!
- Я!
- Бобчинский!
-Я!
-Добчинский!
- Я!
- Ленский!
- Застрелен!
Это Онегин пошутил, я по глазам догадался.
- Я Ленский!
Далее перекличку я не слушал – начался рассвет.
-
-
11.09.2005 в 12:21/me раскланивается, снимает котелок и крепко жмёт руку Ленскому, горя желанием сказать что-то ещё, но тут слышится окрик - и я убегаю дальше, куда-то вглубь и вширь застывших и статичных сцен. Вскоре сцены оживают, но ничего даже не намикает о том, что минуту назад в уездный NN заглядывал ОН...